Толще твиттера

Умерла А. С. Байетт. Ее последний роман о психоанализе и сюрреализме, о снах и мифах остался несбыточной читательской мечтой, вымышленным воспоминанием из золотого века, которое стало прошлым, так и не став настоящим.

Байетт писала романы так, будто не существует ни времени, ни современности, нет вообще ничего сиюминутно важного, кроме радости счастливого демиурга от создания нового мира, от его овеществления, оживления, уплотнения, от того, что люди в нем ходят меж стеллажей в библиотеках, спят на прохладных белых простынях, бегут по майскому лугу, рассказывают темные ноябрьские сказки, пишут картины и стихи, лепят горшки и обжигают людей.

Я люблю здоровое викторианство ее романов, их беззастенчивый, но совершенно не снобский интеллектуализм, их текстурность и вещественность, скрепленную понятным сюжетом и населенную дышащими, мыслящими, чувствующими людьми, которые могут себе позволить по нескольку страниц рассматривать картины, изучать обивку стула, разговаривать о пьесах Расина, жить без оглядки на читателя и критика. Таких романов уже почти не пишут, да и не всякому читателю уже удобно настолько замедляться в тексте, дышать в такт прошлому, следить за переливами ткани, шуршанием страниц, скольжением кисти по холсту, но когда они есть и когда они – для тебя, это и есть самое большое читательское счастье, которое только можно вообразить. И оно у нас было.

“Think of this - that the writer wrote alone, and the reader read alone, and they were alone with each other.”
― A.S. Byatt, Possession

www.tg-me.com/us/Толще твиттера/com.biggakniga/645

26.2K viewsNov 23, 2023 at 13:32

Умерла А. С. Байетт. Ее последний роман о психоанализе и сюрреализме, о снах и мифах остался несбыточной читательской мечтой, вымышленным воспоминанием из золотого века, которое стало прошлым, так и не став настоящим.

Байетт писала романы так, будто не существует ни времени, ни современности, нет вообще ничего сиюминутно важного, кроме радости счастливого демиурга от создания нового мира, от его овеществления, оживления, уплотнения, от того, что люди в нем ходят меж стеллажей в библиотеках, спят на прохладных белых простынях, бегут по майскому лугу, рассказывают темные ноябрьские сказки, пишут картины и стихи, лепят горшки и обжигают людей.

Я люблю здоровое викторианство ее романов, их беззастенчивый, но совершенно не снобский интеллектуализм, их текстурность и вещественность, скрепленную понятным сюжетом и населенную дышащими, мыслящими, чувствующими людьми, которые могут себе позволить по нескольку страниц рассматривать картины, изучать обивку стула, разговаривать о пьесах Расина, жить без оглядки на читателя и критика. Таких романов уже почти не пишут, да и не всякому читателю уже удобно настолько замедляться в тексте, дышать в такт прошлому, следить за переливами ткани, шуршанием страниц, скольжением кисти по холсту, но когда они есть и когда они – для тебя, это и есть самое большое читательское счастье, которое только можно вообразить. И оно у нас было.

“Think of this - that the writer wrote alone, and the reader read alone, and they were alone with each other.”
― A.S. Byatt, Possession

BY Толще твиттера